Мне почему-то этот пост очень напомнил отрывок из некогда любимой книги моей мамы "Динка прощается с детством".



Первым большим горем для всей семьи была смерть дедушки Никича. Осо-

бенно тяжело пережила ее Динка. Незащищенное сердце ее еще не могло и не

умело мириться со своими потерями.

Когда Никич умирал, Динке все казалось, что смерть не придет за ним,

если она, Динка, будет его сторожить... Она перестала спать по ночам и,

встав с постели, тихо брела по темному коридору на свет ночника. В комнате

Никича всегда горела печка, дверцы ее были открыты, поленья уютно потрески-

вали. Никич, обложенный подушками, полулежал в своем любимом "Сашином"

кресле. Сухонькая фигурка его, закутанная в одеяло, казалась совсем детс-

кой; седая голова на тонкой исхудавшей шее покоилась на подушке. Никич ни-

кому не позволял дежурить около него ночью; на столике рядом с креслом

всегда стояло приготовленное ему на ночь питье и порошки от кашля. Каза-

лось, все в доме спали, но стоило только старику закашлять, как из спальни

неслышно появлялась Марина. Леня давно уже отвоевал себе право ставить свою

раскладушку в комнате Никича, Мышка оставляли на столике звонкий школьный

колокольчик и брала с Никича слово звонить, если ему что-нибудь понадобит-

ся. Старика утешала и расстраивала забота домашних, особенно трогала его

Динка.

- Ну, чего бродишь, полуношница? - тихо спрашивал он, завидев при све-

те ночника жалкую фигурку в длинной ночной рубашке. - От смерти, что ли,

уберечь меня хочешь?

Динка дрожащими руками обвивала худые плечи старика, прижималась щекой

к его щеке:

- Уберечь хочу...

- Ох и глупая ты... Как только жить будешь?

- Вместе будем... - всхлипывала Динка.

- Да где же нам вместе? Я свое отжил, до самого края дошел. Вишь, ноги

уже не держат. А тебе еще жить и жить...

- Не надо мне, ничего не надо. У меня сердце разрывается... - уткнув-

шись в его плечо, плакала Динка.

Никич с усилием поднимал ее голову.

- А ты послушай меня. Мы ведь столько с тобой разговоров переговорили.

Вот еще какая махонькая ты была, а понимала меня. И теперь пойми... От

смерти никуда не денешься. За себя мне не страшно, за вас страшно. Мать

твою мне жалко. И ты не плачь, не тревожь ее. Смирись, девочка.

Никич замолкал. Пламя от печки, разливая по комнате таинственный свет,

мягко колебалось, как будто кто-то тихо взмахивал легким и прозрачным шар-

фом, бросая на стены то синие, то красные тени. От этих неслышных взмахов

свет в ночнике дрожал и колебался, вытягиваясь длинным красным язычком. Ка-

залось, вот-вот он вытянется в последний раз, мигнет и погаснет. Никич тя-

жело дышал, в груди его что-то хрипело, рука, гладившая Динкины волосы,

бессильно падала на колени.

- Иди... Помни, что я тебя просил...

Динка молча кивала головой, слова застревали у нее в горле, ноги не

слушались.

- Ну, ну... - ободряюще улыбался ей Никич. - Ты ведь папина дочки.

Одни раз, задержав ее руку, Никич сказал:

- Запомни слова мои. Всякий человек в жизни должен быть стойким. А те-

бе это особо надо. Ты ведь во все суешься. Вот и вспоминай почаще: Никич,

мол, велел мне быть вдвое стойкой...

Слова Никича навсегда остались в памяти Динки. В самые трудные минуты

своей жизни она вспоминала их с грустью и благодарностью.